Юношеское
Часть 1
1993-1995
* * *
Великие непознанные люди,
кто не искал признания толпы,
не убивался на раскопках сути,
не дыбил пыль спасительной тропы,
нашли себе могилы на откосе,
в песке, осевшем от степных дождей,
и только ветер изредка доносит
обрывки снов непознанных людей…
* * *
Нестерпимая горечь пейзажа
разливается в сердце, когда
престарелая порнозвезда
на скамейке пустынного пляжа
вспоминает былые года.
И притихшие пальмы в снегу
грустно сникли над темной водою,
а у бархатных волн на бегу
вьются чайки усталой четою
и пугает своей чистотою
каждый камень на том берегу…
Indian tragecomedy
когда я упаду в толпу
в полубредовом полусне,
пробив надежную тропу
к ничьей во внутренней войне,
я заявлюсь к тебе домой,
мы помолчим о том вдвойне,
что ни подругой, ни женой,
а грустной музой стала мне;
и мы умчимся вдаль стрелой
на гриве белого коня,
и ни Содом, ни Вавилон
не смогут остудить огня
и даже в цинковом гробу
я буду петь о свете дня,
когда я упаду в толпу,
в ней будут все, кроме меня;
когда я упаду в толпу,
свернется старая трава,
падет последнее табу
на золотые рукава,
и рухнут стены и мосты,
сгниют заборы и замки
и из щелей взойдут цветы,
недогоревшие стихи
Кадр 25
На скатерти сплетения столетий
багряной розой губы расцвели,
склон носа, луг бровей вдали,
теперь один Дали за все в ответе.
Не видно лишь озер холодных глаз, –
камыш ресниц едва колышет ветер,
и он в ущелье уха нежность фраз
так тихо шепчет. А сейчас
волнует море кружевных волос,
плетет на подбородке счастья сети;
я скатываюсь мягко под откос
со скатерти сплетения столетий…
Голубые
Опошлены любимые цвета
прикосновеньем сладких поцелуев,
потоком слез уходит красота
к унылой бренности слегка ревнуя.
И вот внезапно все наоборот,
внезапно декорации другие,
и по бокам твоим, и над, и под
лишь голубые каски, голубые.
И мой попутчик был немного глуп,
он все твердил мне о чудесных рельсах,
которые сужались между рук
и расширялись где-то в поднебесье.
Он заклинал, чтоб жертвуя собой,
я продолжал любить и быть любимым
и так же с миром рьяно рвался в бой
как голубые каски, голубые.
Но так нелепо, неизвестно где
вдруг стерлась грань меж болью и капризом,
Любовь прошла три шага по воде
и захлебнулась в вспышке дальтонизма.
Но меж сердец банальные слова
еще плели утопии нагие,
а пули все вязали кружева
сквозь голубые каски, голубые.
Mонолог М.
Пройдя по спиралище нижней,
ни света, ни зла не тая,
продлю себе линию жизни
холодною бритвою я.
Спугнув голубей с парапета,
привыкнув глазами ко тьме,
я против теченья и ветра
отправлюсь навстречу тебе.
И ночью безлунною буду
будить тебя медленным сном,
мелодией медного Будды
бродить у тебя под окном.
* * *
Когда я сорвусь, можешь стать в стороне,
не нужно стихов и не стоит молитв,
когда я прорвусь в никуда на волшебной волне
сквозь правильность снов, милосердие бритв,
когда я увижу луга в неизвестных цветах,
когда я услышу ноктюрн новых нот на душе,
тогда не ищи меня, я не вернусь никогда,
тогда не зови меня, я не откликнусь уже…
* * *
Так было издавна заведено
в ущельях аметистовой оливы:
жрецы лежат, круты и молчаливы
и как живые смотрят сквозь стекло.
Они уходят, раздарив друзьям
всю эротичность полного трамвая,
глаза напрасно прятать под вуалью
и кутать руки в черных кружевах.
И лишь шуты слезою и ножом
снимают грим, облевываясь счастьем,
но ноют раны на моих запястьях
и я пришел, увидел и ушел,
укрыв себя в нейлоновых краях,
слагая притчи нежно и не рвано,
познав тебя, алмазная нирвана,
забыв тебя, любимая моя…
The Punk
Дуют силы в спины или в лица,
довершит этюд маэстро Случай,
стоит только лишь развеселиться,
как уже гримаса «ноу фьюче».
Ни повеситься, ни застрелиться,
ни придумать что-нибудь покруче,
там, на крыше, пишут песни птицы,
в конце каждой фразы «ноу фьюче».
Позади с полсотни репетиций.
Наш театр ужасно невезучий.
Представленье долго не продлится.
И похоже так всем даже лучше.
* * *
Там, где зеленое сойдется с красным,
возникнет вдруг сиреневый овал;
и ты поймешь — все было не напрасно,
хотя не так себе все рисовал.
И задрожит струна стихов печальных,
заполнив старый в памяти провал,
и ты поймешь — все было не случайно,
хотя совсем не так все рисовал.
И часть тебя, похожая на ветер,
расправит крылья золотых костров,
и ты один останешься на свете,
один в огромном мире без ветров.
Весне
И вот пришла ты. Ну так что же?
Из бесконечностей одна.
Еще один тюльпан положат
под обелиск. Нальют вина
в стальную кружку, и отчалят;
ни погрустят, ни опечалят,
ни пожалеют ни хрена.
Что тут попишешь? Холода
сменяются текучим жженьем…
Как донести без искажений
бредовость головокружений,
всю эту сочность поражений
да всех движений
в никуда?
Мой день рожденья будет тихим.
Букеты дикой облепихи
украсят скромный мой банкет.
Еще один,
совсем уже сухой букет
прижму к губам я. Приходи
кто хочет.
Смотри,
как небо кровоточит –
должно быть ветру завтра быть.
Смотри, метель
вздымает все внутри,
ворочит.
Апрель, апрель.
* * *
Опавшие звезды врастают в песок, ушедшие реки творят чудеса
и палые птицы вдыхают листву, но им не подняться уже в небеса.
Секреты ущелий лишили их сна дождями нетронутых синих долин,
и палые птицы легли на крыло, заждавшись сигнала жемчужных глубин.
Их мысли растают в дыме озер, их песни утонут в шепоте трав,
и палые птицы глядят в никуда, их белые перья дрожат на ветрах.
* * *
Я вспоминаю все паршивей
тех золотых времен детали,
когда еще все были живы,
когда еще все были в стае,
когда мы с музыкой дружили
и не прощаясь улетали,
когда еще все были живы
и ни о чем еще не знали…
Потом уже мы станем лживы,
разрушим сказочные башни,
мечтать и петь начнем фальшиво,
и позабудем день вчерашний.
И ради жен или медалей,
а то и просто из наживы,
мы постепенно оседали
и крылья памяти сложили,
когда еще все были в стае,
когда еще все были живы